Готовились мы на «Ленкоме» к торпедным стрельбам…
Загрузили практическую торпеду, потренировали торпедистов по ручному вводу данных, аварийному пуску и действиям в аварийных ситуациях, да и решили воздух в баллоны ТА набить.
Дело-то плёвое: пристыковываешь красномедный шланг одним концом к баллону торпедного аппарата, а вторым – к магистрали ВВД, штуцер которой торчал из переборки надстройки на торпедной площадке, слева от входа в 22-й тамбур. Гайку на переборке открутил, шланг вместо неё накинул, и качай себе вволю…
– Ага! Щаз!!! – сказала гайка.
Она-то помнила, что самое страшное на флоте – это матрос с кисточкой, который закрасил её ещё в Балтийске перед выходом в Ара-губу.
Сперва пытались открутить гайку при помощи ключа и такой-то матери…
– Не… – сказал, выбившись из сил, старшина минно-торпедной команды. – Так не открутим! Тут усилитель нужен.
Послали матроса к маслопупам за трубой.
– А ну-ка, навались! – трое торпедистов ухватились за трубу с ключом и потянули её вниз. – Кажись, пошла!!!
Только гайка продолжала оставаться на месте и нагло лыбилась на погнутую торпедистами трубу.
Покрутив трубу в руках, я сунул её мичману:
– Кузьмич! Дуй к механику, попроси у него что-нибудь покрепче!
Через пять минут на торпедную площадку, с кружкой кофе в руке, вышел механик:
– Не, ну я понимаю, что корабль без минёра как деревня без дурачка, но зачем же имущество портить?
– Петрович! Мы, честное слово, не виноваты! Ты сам посмотри!!! – взглядом я уже отыскивал командира БЧ-3, в надежде, в случае чего, прикрыться его авторитетом.
Мех подошёл к гайке, осмотрел её со всех сторон, но, верный своему принципу – самому руками ничего не крутить – ключ в руки не взял.
– Значит, так… – командир БЧ-5 почесал лысину. – Я вам сейчас ключ к лому приварю, попробуйте с ним. Но! Только! Попробуйте! Мне! Прибор! ЛО-24! Испортить!!!
Ещё через четверть часа командир отделения торпедистов Абдуллаев (рост под два метра, кулаки – с голову шахматиста) вернулся с юта, неся в руках лом с приваренным к нему рожковым ключом.
Обхватили «рогами» злополучную гайку и, памятуя угрозу меха, попытались аккуратно, но настойчиво её провернуть. Результат – ноль. Тогда повисли на ломе все вчетвером (к двум торпедистам и старшине команды добавились и мои семьдесят килограммов)…
«Хрясь!» – сказал ключ и разлетелся пополам. Гайка же продолжала смотреть на румынское стадо как на говно!
Начался мозговой штурм, в ходе которого было предложено:
– сварить два (а лучше – три) ключа вместе;
– отмочить гайку в скипидаре (соляре, керосине, уксусе, кока-коле);
– разогреть гайку паяльной лампой и попробовать провернуть.
Последний вариант рассматривался как наиболее подходящий, т.к.: а) видя, как мы распоряжаемся военным имуществом, никто нам лишние ключи не даст; б) отмачивать резьбу в чём-либо – дело долгое и не гарантирующее конечного результата. Но! Боцман, наблюдавший с частью экипажа за всем этим цирком с конями, сказал минёру, что эмаль для покраски обгоревшей части надстройки 22-го тамбура и её окрестностей он хрен даст, поскольку у него её нет от слова «Совсем!»
В разгар этого диспута на торпедную площадку выглянул уроженец глухого чеченского аула электрик ПЛО матрос Элибиев:
– Что, торпедёры? Как в том анекдоте про фею и танкистов?!
Глаза горячего узбекского парня Абдуллаева налились кровью, и он сгрёб в охапку все 165 см и 45 кг горного чабана:
– А ты сам попробуй! – и поставил его перед гайкой.
Элибиев обхватил гайку ладонями, хитро посмотрел на минную компанию и толпу зевак, и со словами: «Эх, караси!» – провернул гайку.
В повисшей тишине было лишь слышно, как звякнул о палубу выпавший из чьих-то рук лом…
