Из книги Вячеслава Владимировича Бирюкова «Неизбежность прошлого» про 130 бригаду противолодочных кораблей в Ара-Губе.
(продолжение)
* * * *
«На кораблях, где должность старшего помощника командира не предусмотрена штатом, и, в случае его отлучки на корабле, обязанности выполняет, и его правами пользуется помощник командира корабля» (ст. 188 Корабельного устава 1978 года).
Офицер на должности помощника командира, как принято на кораблях третьего ранга, совмещал несколько должностей. По статусу он был старшим помощником, по штатной должности – помощником, а по факту – единственным помощником командира корабля, выполняя, кроме прямых, обязанности начальников всех вспомогательных служб: химической, вещевой, продовольственной, медицинской.
Помощник отвечал за исправное состояние и «надлежащее содержание» большей части корабля и за то, что на нем было установлено, а также за всех, кто на нем временно или постоянно находился и что-то делал или не делал.
Ресурс времени для того, чтобы все это успеть, определялся ст. 191 Корабельного устава 1978 года простой формулой: «Частое оставление корабля старшим помощником командира корабля несовместимо с должным исполнением им своих служебных обязанностей».
Временно исполнять обязанности помощника командира мне приходилось и раньше, пребывание на корабле не тяготило, к «оставлению корабля» я особенно не стремился.
Сформированный для приемки от промышленности последнего корабля в серии 159А проекта экипаж, куда я был назначен помощником, возглавлял командир корабля капитан-лейтенант Ильин Альфред Константинович.
Он был на 7 лет старше меня. Стройный, моложавый, румяный, всегда чисто выбритый, аккуратно одетый, с неизменной улыбкой. Он не навязывал своих методик и представлений о том, как правильно и что делать. Его короткие, но яркие выступления перед личным составом и офицерами часто украшались цитатами или собственными заготовками типа «Ну что вы делаете умное лицо, вы же офицер». Цитаты быстро расходились по кораблям, а некоторые по всему Военно-морскому флоту.
Офицерский состав экипажа состоял в основном из лейтенантов, включая замполита. Старшими лейтенантами были я и командир БЧ-5 М. Барсков.
Прибыв в середине осени в Калининград, экипаж уже в конце ноября из казарм дивизиона строящихся и ремонтирующихся кораблей переселился на пахнущий краской, клеем, сотрясаемый клёпочными (клепальными?) машинками, ослепляющий вспышками электросварок, новый корабль.
По действующему в те времена порядку корабль передавался флоту не позже 31 декабря. Срыв этого срока, кроме политических последствий, лишал завод годовой премии. Это побуждало руководство завода мобилизовать все ресурсы. По мере приближения срока сдачи производственное напряжение росло.
В один из дней в каюту помощника командира (меня перевели в другую), заселился сдаточный строитель. В платяной шкаф на весь его габарит вмонтировали бак из АМГ с краном внизу. Ёмкость под завязку заполнили спиртом, на столе лежала кипа списков незавершенных работ.
Промышленность, мотивированная предстоящей премией за сдачу заказа в установленные сроки и содержанием бака в платяном шкафу, показала свои скрытые возможности. Сдаточный строитель не покидал своего рабочего места, работы шли круглые сутки. В офицерском отсеке выросла очередь в 5 каюту. Кипа перечней на столе и содержание ёмкости быстро уменьшались.
В каюте, куда я переселился, размером не более площади железнодорожного купе, временами работали по четыре-пять рабочих завода и контрагентов с других предприятий страны.
После проведения швартовых испытаний командира корабля пригласил директор завода для подписания акта готовности корабля к ходовым и государственным испытаниям.
Готовность корабля к передаче заказчику предъявлялась на государственных испытаниях, которые предварялись швартовыми и ходовыми. На время ходовых испытаний корабль переводился в Балтийск на 70 причалы, сдаточная команда (доходило до 100 человек, в том числе женщины) между выходами в море размещалась на плавбазе «Онега», принадлежащей заводу «Янтарь». Находилась плавбаза во внутренней гавани Балтийска.
Тихую, с единственным вахтенным на телефоне, «Онегу» в эти периоды оживляли вырвавшиеся из семейных пут на свободу представители нескольких сотен предприятий со всех концов страны, изготовителей оружия и техники, установленных на сдаточном корабле. Эта незатейливая гостиница на воде была той частью мечты командировочных, где корабельным спиртом (шилом, на принятом у моряков сленге) компенсировалась неустроенность быта и воплощалась мечта о настоящей жизни.
В описании поступков людей, событий, побед и поражений того времени не обойтись лёгким касанием к теме корабельного спирта – «шила» (у летчиков – «массандры»), значимость которого не оценена до сегодняшнего дня.
Первый урок по этой теме я получил еще мичманом на преддипломной стажировке на одном из кораблей 130 бригады. В кормовой каюте (номер 6) без иллюминаторов, где поселили трех курсантов-выпускников, воздух заменяла газовая смесь из выхлопов основного и вспомогательных дизелей, испарений солярки и запахов из кубрика, где обитала половина экипажа. В каюте жили ещё один корабельный мичман и один офицер – командир турбомоторной группы (ТМГ). Днём каюта пустовала. Её обитатели собирались в каюте за пять минут до обеда или ужина, чтобы помыть руки.
В один из таких дней на пути в каюту на встречных курсах мы разошлись с командиром ТМГ лейтенантом Володей Г. Обычно приветливый и улыбчивый лейтенант прошёл, не заметив нашу курсантскую группу.
Лицо у него было торжественно-отрешённым. В руках 5-литровая пустая пластмассовая канистра.
На шутку о мужике навстречу с пустой посудой не откликнулся. «Шило» пошёл получать» – уверенно прояснил обстановку Шурик Ш., служивший на этом корабле с постройки. «В БЧ-5 идет почти половина от месячной нормы корабля», – добавил он с сожалением.
Мы домывали руки, когда в каюту вошел командир ТМГ.
Он бережно поставил канистру на стол. Через её полупрозрачный корпус просматривалась прозрачная жидкость. В жидкости плавали апельсиновые корки.
«Ну что, по пять капель для аппетита?» – прозвучал риторический вопрос старшего по званию. Так я в первый раз приобщился к таинству огненной воды.
Давно это было [по рассказу В. Гашинского «Шильные годы»]. Это были годы, когда на причалах некуда было швартов завести и неудачники гробили моторесурс генераторов, стоя на бочках в заливе, а плавсостав проводил в море в два три раза больше времени, чем у причала.
Это было время, когда в военных городках Северного флота алкоголь практически было не достать, а доллар стоил 60 копеек. Но кто в те времена видел этот доллар?
«Шило» – вот универсальная валюта тех времён. Им рассчитывались за услуги, за возможность достать дефицит, за устройство детей в детский садик, за мебель в ОМИСе, за всё. Всё имело свою цену в «шильном» эквиваленте.
Корабль, планирующийся в доковый или другой ремонт, по-плюшкински копил «шило». «Шило» определяло и время, и качество ремонта. Имея достаточное количество «шила», можно было провести ремонт корабля без ремонтных ведомостей технического управления (небольшая гипербола, of course).
Говаривали, говаривали злые языки, что за «шило» и в судостроительном заводе можно было построить внеплановый корабль. Быстрее и качественней планового изделия.
Что уж говорить о том, что «шило» сопровождало все знаменательные традиционные события: рождения, свадьбы, поминки. Заменяло и дефицитный в ту пору примитивный алкоголь.
В данном случае «шило» стало критерием высокой сознательности рабочего класса.
СКР ежегодно ставился в док. Эта процедура была гарантией его последующей годичной исступлённой эксплуатации и нашей психической сохранности в условиях Ара-губы, поскольку док находился в Мурманске.
В тот раз доковым ремонтом занималась, в основном, бригада Медведкова СРЗ-35. Бригада всё делала на совесть и на флоте имела заслуженный авторитет. Естественно, не все, необходимые нам работы, техническое управление оплачивало, но поскольку кораблю они были нужны, то оплачивались корабельным «шилом».
С бригадиром была оговорена стоимость работ – 2 бутылки «шила». Сделка бала согласована со старпомом и командиром корабля – держателями банка.
И вот работа сделана, по-медведковски, грамотно. Пятница, конец рабочего дня и недели. И срок расплаты. Естественно, по закону российской подлости «шило» то ли не выписали, то ли выписали, но на складе не оказалось, то ли выписали, но выпили, то ли старпом заначил. Короче, нет «шила». Карточный долг по сравнению с «шильным» – ипотека. Надо марку держать. Опять же – офицерское слово. И честь…
В гастроном был послан гонец. В те времена в мурманских продовольственных магазинах иногда продавалось «шило», как «спирт питьевой». Но не в этот раз. Гонец принёс 4 бутылки водки. Что по известной формуле было эквивалентно двум бутылкам шила. Этикетки с бутылок были смыты, пробки сделали из флотской газеты «На страже Заполярья». По времени, слава богу, уложились.
Когда, направленный с драгоценным грузом ВИГ спустился в «машину», спецы стол уже накрыли. Он оставил им пакет и поблагодарил. От вежливого приглашения отказался, вернулся в каюту. Возвратилось пошатнувшееся самоуважение. Но вскоре радость от спасения офицерской чести и размышления о том, что все обошлось, были грубо прерваны ворвавшимся в каюту без стука бригадиром.
Медведков был возбуждён, в руках держал тот самый пакет, который под хрустальный звон содержимого, водворил на стол.
Преодолевая негодование, бригадир объяснил, что в казённое время, на казённом оборудовании они отремонтировали узел казённого механизма. За что и была назначена оплата. Но (!!!!!) оплата подразумевала казённый же спирт. Таким образом, всё оставалось «в казне». В государстве, стало быть. Оплата наличкой, да еще частным лицом грубейшим образом нарушила неписанный закон, определяющий оборот государственных услуг и «шила».
Нет сейчас такого. И не может быть.
А водка не пропала, ВИГ выпил ее с командиром БЧ-2 за несколько вечеров, каждый раз с удивлением отмечая высокую сознательность рабочего класса, подтвержденную таким нестандартным способом.
На очередном выходе СКР-126 по плану испытаний, среди прочего, были предусмотрены гидродинамические испытания. В ходе приготовления корабля к этому выходу мое внимание привлекли большие сачки с длинными ручками, занесенные на корабль членами сдаточной команды.
Я был ознакомлен с разработанным главным строителем планом испытаний и знал, что он содержит пункт по проверке прочности фундаментов основных машин и механизмов. Для этого корабль на максимальном ходу сбрасывает серию глубинных бомб, с установкой минимальной глубины взрыва из кормовых бомбосбрасывателей. Гидродинамический удар, действующий на корабль при взрывах как раз и проверяет эту прочность.
На выходе из территориальных вод нас уже поджидала «Траве» – разведывательное судно ФРГ. В тот день испытывали радиолокационные станции (обеспечивал самолет), корабельную акустику (обеспечивала подводная лодка из Лиепаи) и много других средств. Гидродинамическую часть испытаний проводили в конце дня, в пределах территориальных вод, чтобы исключить участие немца. Разведывательный корабль, неотрывно следовавший за кораблем за 5 кабельтовых до границы тервод, лёг в дрейф и вскоре исчез в легкой туманной дымке, характерной для Балтики в зимние месяцы.
«Учебная тревога!», «Корабль к бомбометанию из кормовых БСУ приготовить!». Вернув микрофон в штатный держатель я через открытую в сторону кормы дверь ходового мостика наблюдал, как в помещение бомбосбрасывателей пробежали минёры, закрутилась кормовая пушка. Начали поступать доклады о готовности. К этому времени корабль шёл самым полным ходом.
«Корабль пересек границу района бомбометания», – доложил штурман.
Я доложил командиру о готовности. «Начинайте», – негромко сказал он, не отрываясь от бинокля, направленного в сторону кормы. «Приготовиться к бомбометанию, глубина взрыва … метров»
«Готов к бомбометанию, глубина … установлена», – услышал я напряженный голос командира БЧ-3.
«Первая товсь!»
«Первая готова».
«Пошла первая» – я включил секундомер. Сто с лишним килограмм взрывчатого вещества в металлической оболочке скользнули по направляющим и рухнули в кильватерную струю. Ровно в расчётное время район сброса подернулся белёсой пленкой, корабль вздрогнул и затрясся.
«Вторая товсь!» …
После окончания бомбометания и получения докладов о герметичности корпуса на мостик поднялся главный строитель»: «Нельзя ли пройти назад точно по нашей линии бомбометания малым ходом?». Мы сбавили ход и, следуя рекомендациям штурмана, вернулись к линии бомбометания.
Ещё на подходе удивил изменившийся цвет воды.
Впереди, насколько позволяла видимость, поверхность моря серебрилась от тел оглушенной рыбы. Члены сдаточной команды, расхватав сачки, бросились к бортам. Более получаса рыбаки с азартом наполняли свои сумки оглушённой рыбой. Я подумал, что на мостике «Траве», где безусловно слышали взрывы, а потом по локации наблюдали за последующим таинственными маневрами корабля, сгорали от любопытства.
Хочется верить в разумное и эту губительную для морских ресурсов методику испытаний на Балтике потом запретили.
Завершив ходовые испытания, корабль вернулся к заводской стенке. Завод, не снижая напряжения и темпа работ, быстро устранил выявленные недостатки и замечания, выполнил большинство пожеланий.
Государственные испытания СКР прошли без срывов и задержек. 30 декабря председатель государственно комиссии подписал приёмной акт. Корабль в плановые сроки был переведен в Балтийск, передан флоту, и приступил к отработке курсовых задач.
Становление в должности помощника командира проходило в благоприятных условиях, всё было новым: новый корабль, новый экипаж, новые полномочия и возможности, поддержка командира корабля. Я получил опыт отработки курсовых задач практически с нуля.
К середине весны корабль сдал все необходимые для перехода на Север курсовые задачи. Мы начали непосредственную подготовку к переходу. Хлопоты по пополнению запасов, уяснению кто где находится (отпуск, командировка, гауптвахта), подготовке верхней палубы, занятия с вахтенными офицерами по правилам плавания в проливной зоне, расчёты с довольствующими органами и другие заботы отнимали всё быстролетящее время, не только рабочее.
Оставалось 12 дней до выхода…
За ужином в кают-компании командир рассказывал, как в московском ГУМе он покупал у спекулянтов дефицитные джинсы. Тема заинтересовала, большинство присутствующих на ужине имели аналогичный опыт, и стремилось им поделиться. Я смеялся вместе со всеми. Вдруг стало не до смеха.
С разрешения командира я вышел из-за стола, вызвал рассыльного, с трудом дошёл до каюты, и лёг на кровать. Боль, чуть отпустив, не проходила. По вызову прибыл фельдшер, старшина 1 статьи Процкив, одессит. Сопровождая «пальпацию» моего живота рассуждениями о пренебрежении «некоторыми начальниками» состоянием своего здоровья», фельдшер профессионально безошибочно приближался к очагу боли. Когда, при очередном нажатии я вскрикнул, он не прерывая монолога, выдал диагноз: «И что я должен объявить, когда даже простой фельдшер» – он прекратил пальпацию – «скажет, что это аппендицит». «Острый», – добавил он, немного подумав.
Через 22 минуты (Балтика!) у трапа стояла «Скорая», а ещё через 37 две старушки-медсестры на тележке везли меня в операционную Первого военно-морского госпиталя. Операцию мне сделал тоже старший лейтенант – корабельный врач с подводной лодки, проходящий обязательную стажировку для поддержания хирургических навыков.
Так в самый напряжённый момент подготовки к переходу я оказался в стороне, в полном отрыве от корабля. Мобильной связи ещё не было. На другой день зашёл командир. «Вячеслав, не переживай, болей спокойно, всё успеем».
На 5 день после операции меня выпустили из госпиталя. Оставшуюся часть работ по подготовке к переходу была проделана без скидок на проведенную операцию. Мы всё успели.
Наступил день выхода. В гостеприимном Балтийске у многих членов экипажа оставались родственники, друзья и знакомые. У офицеров, занявших свои места по приготовлению корабля к бою и походу, лица были грустные. Корабль медленно разворачиваясь, нехотя втягивался в огороженный бетонными блоками конечный участок Калининградского морского канала. У подножия вышки радиотехнического поста на берегу канала небольшая группа провожающих, прощаясь, размахивала руками.
Проходя мимо этого места, командир дал протяжный гудок…
