Швартовка — момент обострения всех чувств, момент расширения запаса командных слов, момент истины в корабельной жизни. Можно сколько угодно бороздить полигоны, применять оружие, сдавать курсовые задачи на отлично и хорошо, можно привести с моря благодарность Полюса и/или Звезды, но всё это будет смазано одним корявым подходом к причалу на глазах оперативной службы, друзей-командиров и всяких зевак, которых именно в этот момент хоть отбавляй..
И никому не докажешь, что на этом восьмом причале вечно течения закручивают так, что ни в один атлас схему этих течений не примут, или что механик опоздал с реверсом, а рулевой-дятел воронежский переложил руля, в результате чего сила набрасываемой струи…
Или штурман, замечтавшийся о карьере ВМАТ, прохлопал поворотный пеленг, и пришлось выкручиваться, как муха на стекле, разве что не жужжа.
Или рогатые на юте бросательный подать не смогли — силёнок не хватило добросить, ветер-то отжимной, нужно же было постараться…
Так вот, подают бросательный с помощью небольшого мешочка на конце. Именно он делает бросательный бросательным. В мешочках разные компоненты бывают — подходящие по размеру булыжнички, как правило. В хорошей морской практике (поговаривали ветераны) — свинцовая дробь в парусиновом кисете, или песок.
Этот увесистый предмет русские моряки нежно именуют лёгостью. Лёгость, а не лёгкость, как пытались втолковать нашему боцману мичману Фрипте некоторые выходцы из небольших городков Нечерноземья. Выходцы имели на плечах лейтенантские погоны, и Фрипту сатанел, смешно топорщил нафабренные усы, краснел, явственно чуя в этих растолковываниях пошлые намёки на его молдаванское происхождение и личные сложные отношения с великим и могучим.
Конечно, лёгость. Но весит она граммов под 300-400, и забросить её со скользкой палубы метров хотя бы на 20-25 не так уж легко. А когда тебе в лицо ветер, мокрый снег, то и подавно. Несколько безуспешных попыток подать бросательный срывают предохранительные клапана у командиров, и целясь кормой в торец причала с расчётом вывернуть в нужный момент и на инерции закатить корабль параллельно причалу, они наваливают его бортом на кранцы, а на хорошем ходу — и на сам причал, срывая название, навсегда оставляя на борту продольные вмятины.
При взгляде на них у командиров портится настроения и последствия этих смотрин долго ощущают на себе боцман, старпом, командиры ютовых и баковых швартовных групп…
Так вот, неоднократно испытавши на себе командирский гнев по поводу низкой морской выучки боцманов и прочих «лопат и сапогов» из ютовой швартовой команды, в очередной раз лажанувшихся на подаче швартовов, Фрипту решил отработать заброс лёгостей до автоматизма.
Во вторник — святой день занятий по специальности, святее только понедельник,- на арагубском плацу на расстоянии метров 12-15 друг от друга выстроились две шеренги матросов. В ногах одной из них лежали бросательные, снабжённые лёгостями. Фрипту провёл краткий инструктаж, продемонстрировал приём бросания предмета — а её бросают не гранатой, из-за плеча, а почти как лассо, раскручивая конец на руке, — и дал команду приступить.
Как и всякий боцман, Фрипту был изрядно прижимист, и на тренировку он принёс не штатные бросательные с красивыми сплетёнными лёгостями, а некие верёвочки, к которым его любимец Заурбек подвязал мешочки из разодранной простыни. В мешочках был не свинец, а булыжники с осушки — Фрипту довольно верно рассудил, что собирать рассыпавшуюся дробь с плаца будет затруднительно, а камней ещё наберём.
И именно эта здравая мысль и скупердяйство стали причинами его длительной покладки в госпиталь с черепно-мозговой травмой: раскрутившаяся лёгость оторвалась от верёвочки и прилетела Фрипте прямо в лоб, освободившись по пути от оболочки из простыни.
Хирург, чинивший череп боцмана в видяевском госпитале, узнав обстоятельства, долго не мог поверить, что слово лёгость имеет место быть в русском языке, а по поводу травмы заметил, что «жадность фраера сгубила — от свинцовой дроби было бы только сотрясение мозга, то есть, фактически, ничего бы не было».
Такие дела.
