Начинал службу я на СКР-16 в губе Ара. Меня, с красным дипломом закончившего училище, моё распределение чрезвычайно удручало — в ночь выпуска вмешались таинственные силы из Главного штаба ВМФ, заменившие моё будущее место службы с АПЛ в Западной Лице на этот «танк» проекта 159А.
Из 9 офицеров на корабле нас — лейтенантов одного года выпуска, — было четверо, что повергало командира капитан-лейтенанта Стратевича в жуткое раздражение, которое мы испытывали на своей шкуре часто и незакономерно.
Естественное объединение лейтенантов против окружавшей нас несправедливости возглавил изрядно послуживший (целых 5 лет!) механик Вова Никишев, ставший для нас главным советчиком, гуру и исповедником — и не только в вопросах службы, но и в распределении личного времени.
«Паша, — говорил он, — Паша, какой музей (театр, кино), ты что, с ума сошел, мы идем в кабак!»
И мы шли — любое наше появление в Североморске, Мурманске, в Гремихе сопровождалось походом в ближайшее питейное заведение, который заканчивался какими-то приключениями, слава Богу, без серьёзных последствий.
Из одного такого похода в гремихинское «Северное сияние» — в быту «Промежность», так как кабачок был встроен между двумя зданиями, — мы и притащили этого пса, неосторожно кинув ему какой-то кусок хлеба, и став после этого для него самыми лучшими людьми на Земле. Бодренько побежав за нами сквозь метель по извилистой дороге от Островного до 23-го причала, он вскоре обогнал нас и возглавил процессию, забегая вперед, останавливаясь и оборачиваясь…
На корабль он взбежал, не обращая внимания на засуетившегося вахтенного у трапа: «Куда, сукин сын!», и также невозмутимо по наклонному трапу спустился с нами в офицерский отсек.
Федя Стратевич был кем угодно, только не анахоретом — его широкая молдавская натура заполняла собой пространство любого ресторана-кафе-столовой, густые усы топорщились, шальные глаза горели, сканируя обстановку в поисках достойной спутницы на вечер… Неудержимая натура частенько вступала в противоречие с патрулями — повреждения, которые он наносил начальникам этих единиц гарнизонной службы, не могли быть скомпенсированы ни бутылкой шила, ни его вполне искренними извинениями на следующий день. Поэтому воинское звание «капитан 3 ранга» маячило перед Федей уже который год, и не давалось: уже пошиты новые тужурка и китель с заветными двухпросветными погонами и тремя средней ширины галунами на рукавах — но представления на присвоение звания натыкались на сводки о его бесчинствах, лежащие на столах высоких начальников.
Этим и объясняется та относительная легкость, с которой командир отпускал нас на берег, оставаясь старшим на борту — ему надо было переждать, не нарываться. Настроения это ожидание ему, конечно, не улучшало и, встречая нас со схода, он со знанием дела демонстрировал свое умение «сделать больно сразу всем».
Увидев пса, Федя покраснел и взревел, крайняя степень негодования подтверждалась переходом всех глаголов в его речи в неопределенную форму, а существительных — в мужской род и именительный падеж. Пес присел на задние лапы, потешно замотал башкой, а из-под хвоста потекла струйка…
Такая реакция Федю озадачила и растрогала, усы разошлись в улыбке: «Не бойся — не бойся,» — он потянулся к псу рукой, а тот тут же перевернулся на спину и подставил свое лохматое брюхо. Командир был покорён, замирён, даже, наверное, умиротворён. В отсеке воцарился мир, а Гришка — так потом назвали эту смесь болонки со шпицем, — получил права гражданства.
Довольно быстро Гришка освоился — лучшими друзьями его были офицеры, закармливавшие эту жучку до отвала; мичманов, появлявшихся в поле зрения, он сопровождал подозрительным взглядом и утробным рычанием, а личный состав облаивал и таскал за штаны. Откровенная дифференциация собачьих предпочтений довольно быстро стала заметна, и Гришка периодически прихрамывал, получив увесистый пинок матросского башмака.
Ночевал он в углу кают-компании, с запахом псины боролись, замывая Гришку большим количеством шампуней. Он выходил на подъём флага, сопровождая командира, качку не переносил — лежал на диване, накрыв нос передними лапами…
Частенько можно было видеть его, сидящем у трапа на причале, подбежит к тебе, подпрыгнет, получит порцию почесываний и бежит за тобой до аппарели причала. Проводит — и снова к трапу, а с командиром он всегда спускался в отсек, сопровождал его до каюты.
Не могу сказать, что служить стало легче, нет, но обстановка на корабле неуловимо изменилась, присутствие этого лохматого пса ощущалось, талисманом он нашим стал, что ли. Комбриг Бирюков и начштаба Соколов тоже попали под обаяние этого подхалима, и их первое решение «поставить пса на заданное углубление» потихоньку само собой отменилось за истечением срока действия приказания.
…
Жену Фёдор Андреевич Стратевич нашел на малой родине — в Молдавии, красивая, знойная женщина переживала по поводу фединого звания больше него самого и с южным пылом выпиливала ему мозги, о чем он сам неоднократно рассказывал за столом кают-компании с оттенком гордости за боевую подругу. Поэтому Феде приходилось всячески изворачиваться, теряя контроль над обещаниями, утихомиривая супругу, все знакомые которой «уже давно майорши, а я всю жизнь на тебя потратила…» В один из таких периодов умопомрачения Стратевич и согласился взять на корабль её родного брата, служившего неподалеку от нашей бригады мичманом.
Назначенный главным боцманом корабля, мичман Фрипту быстро продемонстрировал главное качество своей натуры — он был зануда.
Ну, такой, знаете — что-то рассказываешь, а он либо сам в чем-то подобном побывал, либо кореш его, перебивает тебя, лезет со своими выдумками… Плюс, фанаберии в нем было по самое темечко — ну как же, командир его зять! Он быстро научился от Феди так произносить слова «товарищ лейтенант», что хотелось сунуть ему в ухо.
Порядок на верхней палубе он, правда, навел — боцманята летали, медь блестела, трущиеся части были смазаны, резина побелена, матики сплетены, швартовые концы ухожены, бросательных было достаточное количество, и нехотя пришлось нам признать его состоятельность в морском деле… Но не нравился он нам всё равно, и очень активно не нравился!
Гришке, состоявшемуся офицерскому любимчику, Фрипту тоже не нравился, хотя тот всячески стремился наладить с ним контакты — с помощью мозговой косточки из мичманского бачка и прочего подхалимажа. Командир же, демонстрируя обиду на непонимание супругой его «морской души альбатроса Баренцева моря», частенько подтравливал Гришку на родственника, вызывая злорадный смех из наших окопов.
…
В рамках подготовки СКР-16 к межфлотскому переходу на Каспийскую флотилию корабль был поставлен в ПД-50 — гигантский даже по теперешним меркам плавдок шведского, кажется, изготовления в губе Рослякова. План докового ремонта помимо чисто доковых мероприятий предусматривал еще и «кастрацию» корабля — так все в заводе называли демонтаж яйца обтекателя ГАС, висящего под килем на миделе.
Отпуская шуточки по этому поводу, наша лейтенантская команда готовилась на сход. Одеколон «О Жён» лился рекой, утюги шипели, сапожные щетки летали… Механик отправился к командиру получить «добро» и возвратился от него задумчивый. Ну, мало ли чего механик задумчивый — озадачка какая-нибудь от командира принеслась на понедельник.
Мы прямо остолбенели, когда через некоторое время в отсеке появился мичман Фрипту — сияющий, выбритый до блеска, наглаженный и с ослепительным шёлковым шарфиком! Фуражка демонстрировала готовность к приему любых самолетов, включая стратегические бомбовозы, аккуратно подстриженные усы подозрительно поблескивали. «Набриолинил, подлец,» — пришло мне на ум старорежимное слово. «Товарищи офицеры, — изрек главный боцман, — я готов!» Отправив его к трапу, мы насели на механика, озадаченный вид которого теперь стал понятен, «Ну что, ну что, — отбивался тот, — командир велел взять его с собой, показать красивую жизнь деревенщине!»
Решив не обращать на балласт внимания, мы продефилировали мимо ожидавшего нас Фрипту по трапу, зацепили его (боцмана) на шкентель и спустились на стапель-палубу дока. После всплытия дока прошло немного времени, грязно-рыжие лужи морской воды были везде — мы не шли, а порхали, пытаясь держаться сухих пятен на палубе. Сзади раздалось знакомое тявкание — Гришка мчался за нами изо всех сил, выполняя свою добровольную повинность провожать и встречать. «Гоните его в шею, — завопил кто-то из нас, — обляпает сейчас весь парад!»
Дальнейшие события произошли в течении нескольких секунд — Гришка прыгает через стык палубных секций, не закрытый пайолами, срывается вниз, доносится жалобный лай, визг — там внизу ледяная вода, течение неумолимо затягивает его под палубу, борется пес, барахтается… А мы стоим — ведь чистые, наглаженные… бессовестные…
Вдруг мичман Фрипту, главный боцман, родственник командира, деревенский щеголь, объект насмешек для остроумных лейтенантов, с размаху плюхается всей своей красотой в эти ржавые лужи, залазит в стык палубы с головой и вытягивает на свет Божий Гришку — жалкого, дрожащего, течет вода с него ручьями, а он изо всех сил стремится облизать эти фриптины усы с дореволюционной рекламы…
Что дальше? Да ничего дальше — стыдно нам было, всячески мы потом стремились показать боцману своё изменившееся к нему отношение, демонстрировали уважение и дружелюбие — а он не изменился, такой же фанфарон и зануда, поэтому его и оставили с Гришкой на Каспийской флотилии, а остальных офицеров и мичманов на Северный флот приказом Главнокомандующего вернули после перегона корабля.
…
Такие дела.
Примечание №1:
Комментирует Геннадий Ревин, 16.02.2019:
Буквально два слова о дальнейшей судьбе Феди Стратевича.
Происходило это в самом конце 80-х годов. Рушился Союз, офицеры флота всё чаще стали задумываться о перспективах дальнейшей службы.
Не стали исключением 2-я дивизия и Кольская флотилия. Но интенсивная боевая подготовка и значительный запас прочности стабилизировали обстаноку в воинских коллективах. Участились сборы и другие мероприятия со штабами непосредственно под руководством Командующего флотилией непосредственно в Полярном.
После одного из этих мероприятий погода резко ухудшилась и пришлось ждать её улучшения на ПБПЛ «Колышкин», который был ошвартован рядом с адмиральским причалом.
Встретил меня командир корабля капитан 3 ранга Стратевич, обнялись. Он отвёл меня во флагманскую каюту. Я пригласил его попить чайку, поговорить, вспомнить былое.
Сидели долго, далеко за полночь. Не знаю почему, но у него разговор получился больше как исповедь. Завершая разговор, сказал, что будет завершать службу и вернётся в Молдавию.
Утром очень тепло попрощались. Больше наши пути не пересекались. Знаю, что в 91-92 году он уволился и уехал в Молдавию.